У. В. Смирнова (Иркутск)
Евразийский лингвистический институт в г. Иркутске -
филиал ФГБОУ МГЛУ
ТЕХНОЛОГИЯ МАНИПУЛЯЦИОННОГО ОСТРАННЕНИЯ
В работах по манипуляции, которые преимущественно ведутся на примерах из
политического и рекламного дискурсов, учеными выделяются способы и маркеры
манипуляции. Мне представляется необходимым не просто выводить некое
постоянно меняющееся количество приёмов, но и попытаться установить сам
механизм воздействия, согласно которому они реализуются. Есть основания
полагать, что одной из фундаментальных технологий манипуляции является
остраннение. Как приём искусства оно плодотворно исследовалось в
художественном творчестве. Однако остраннение, под которым понимается
практическое средство изменения формы восприятия объекта, обнаруживается не
только в прозе и поэтике. При манипуляционном остраннении за основу берется
форма контекста особой культурной важности, который, остранняясь,
становится шаблоном для мыслительной операции при интерпретации нового
сконструированного высказывания. В результате высказывание приобретает не
только максимально эффективный пафос, но и этос, т.е. достоверность,
обусловленную авторитетностью и архетипичностью исходного контекста.
Ключевые слова: манипуляция, политический дискурс, манипуляционный
дискурс, дискурс «After 9/11», остраннение.
U. V. Smirnova (Irkutsk)
Eurasian linguistic institute, affiliate of MSLU
ESTRANGEMENT AS A MANIPULATIVE TECHNIQUE
In Russian articles on manipulation, which primarily cite examples from
political and advertisement discourses, researchers aim to reveal the means
and markers of manipulation. I would suggest that we should not concentrate
our focus on individual examples of manipulation that are constantly
arising, but rather aspire to disclose the very mechanism of their
realisation. There is solid evidence to support the idea that one of the
fundamental techniques of manipulation is estrangement or
defamiliarisation. Estrangement as an art technique has been fruitfully
viewed in literal works but practical analysis proves that it does not
emerge only in poetics or in prose. Estrangement is understood to be a
practical device used to change the form of perception of an object.
Manipulative estrangement is based on the form of a context that has
exceptional cultural value. The context is estranged from its original
meanings and undergoes a transformation to turn it into a mould for mental
operation during the interpretation of a constructed utterance or image. As
a result, the utterance or image appeals both to pathos (that is persuasive
power of the poetic form) and to ethos (that is reliability inferred from
the authoritative power and archetypical meanings of the original context).
Key words: manipulation, political discourse, manipulative discourse,
discourse «After 9/11», estrangement (defamiliarisation).
Введение в проблему. Лингвистическое определение манипуляции.
Как свидетельствует обзор докладов в секции анализа политического
дискурса на научно-практической конференции «Магия ИННО: новое в
исследовании языка и методике его преподавания» (апрель 2015 г.), в
большинстве работ констатируется манипуляционный потенциал отдельных
средств языка – метафор, зооморфных персонификаций национальных
стереотипов, квантификаторов, некоторых сочетаний слов, рекуррентных
конструкций и др. Но политический дискурс по способу своего продуцирования
и по эффекту воздействия на адресата, не признаётся манипуляционным. Это
во многом объясняется тем фактом, что не существует методик анализа
манипуляции и собственно лингвистического понимания манипуляции,
согласованного в научном дискурсе. Так, например, ван Дейк, стремясь к
прояснению лингвистической природы манипуляции, приходит к выводу, что
манипуляция может быть определена лишь только в рамках социальных
критериев, а ряд дискурсивных средств, которые будут эффективными при
манипуляции в одной ситуации, в другой – таковыми являться не будут [Dijk,
2006].
Следует, однако, предполагать, что манипуляция онтологически является
лингвистическим феноменом и определение манипуляции может быть выведено не
из социальных характеристик явления как контроля над субъектами против
интересов и желания последних, но с лингвистической точки зрения. Попытка
дать такую строгую и логичную дефиницию манипуляции была сделана А. М.
Каплуненко:
«Манипуляционный дискурс представляет собой макроречевой акт,
иллокутивная цель и пропозициональные установки которого в Мире Действия не
согласуются – вплоть до противоречия – с иллокутивной целью и
пропозициональными условиями, приписанными аналогичному макроречевому акту
в Мире Ценностей» [Каплуненко, 2007, с. 5].
Хотя в определении не удаётся обойтись без использования философской
схемы различения Мира Действия и Мира Ценности А. Уайтхеда, принятой в
поздней западной метафизике, эту универсальную философскую абстракцию можно
соотнести с когнитивными категориями. Разобщенность Мира Действия и Мира
Ценности коррелирует с асимметрией формы и значения знака. Иными словами,
при манипуляции в сознании адресата предметом психического переживания
выступает один объект, а действия адресата направляются совсем на другой
объект.
«Реакция адресата в Мире Действия (перлокутивный эффект) на
манипуляционное высказывание адресата не согласуется с интенциональной
установкой адресата в Мире Ценности» [Каплуненко, 2007, с. 4].
Чтобы проиллюстрировать мысль лингвиста, обратимся к тривиальному, но
наиболее показательному примеру – дискурсу президента Дж. Буша-мл. «After
9/11». Дискурс организуется вокруг специфичных интерпретант «attack on
freedom» и «defending freedom», призванных приблизить знаки экспертного
сообщества администрации президента к центральному событию данного Времени
Культуры – рушащимся башням-близнецам Всемирного торгового центра и
последовавшей после нападения на Нью-Йорк и Пентагон внешней и внутренней
политике США:
Americans have known surprise attacks, but never before on thousands of
civilians. All of this was brought upon us in a single day, and night fell
on a different world, a world where freedom itself is under attack (G. W.
Bush, Sept. 20, 2001);
None of us will ever forget this day, yet we go forward to defend freedom
and all that is good and just in our world (G. W. Bush, Sept. 11, 2001).
В Мире Ценности в феноменологическом мире американца в центр глубокого
переживания выводится интерпретанта знака freedom. Активность этого
переживания концентрируется на защите свободы и установлению этой ценности
не только в пределах Америки, но и во всем мире:
Ours is a wonderful nation full of kind and loving people, people of
faith who want freedom and opportunity for people everywhere (G. W. Bush,
Nov. 8, 2001).
Мысль, определенным образом отстроенная на интенциональном горизонте,
мотивирует к действиям, но если рассмотреть проекцию Мира Ценности на Мир
Действия, то становится ясным, что идеал FREEDOM получает воплощение в
человеческом деянии WAR, EXPANSION, DOMINANCE. Представляется, что данное
явление можно охарактеризовать как разрыв феноменологического мира
человека, когда происходит рассогласование Мира Ценности и Мира Действия в
переживаемом опыте субъекта. Ценность, заявляемая в качестве главной
характеристики Мира Ценности, остранняется от конкретных актов ее
воплощения, т. е. при рассмотрении её реализации в Мире Действия
оказывается совсем другой ценностью.
Остраннение.
Мы намеренно заострили внимание на глаголе «остраннять», который упорно
не признается в качестве своего современным русским языком. Выбор формы с
двойной «н» здесь намного важнее, чем даже в литературных исследованиях,
потому что подчеркивает такое существенное «странное». Понятие
«остраннение» и связанное с ним действие «остраннять» были введены В. Б.
Шкловским для описания искусства как приёма. Творец остранняется от
привычных контекстов интерпретации объекта и создает его новое «видение»,
превращая привычное, доведенное до автоматизма при восприятии в необычное,
странное [Шкловский, 1983].
Понимание остраннения менялось у В. Б. Шкловского, претерпевая эволюцию
от категоричного утверждения остраннения как способа создания наибольшего
впечатления, как способа организации восприятия, но никак не способа
мышления ([Шкловский, 1983], к признанию того, что остраннение есть особый
путь переживания вещи, а не только самоценный и самоцельный эстетический
эффект [Шкловский, 1974]. Тем не менее, все заключения Шкловского,
сделанные, как правило, на примерах и в очень практическом русле,
значительным образом помогают понять механизмы воздействия при
манипуляционном остраннении. Для технолога процесс создания новой формы
представления объекта рационален и преследует вполне определённую цель
воздействия, для адресата дискурса остраннёный контекст апеллирует к
аффекту и бессознательному, становясь некоей рамкой, которая скрытым
образом закрепляет в сознании необходимые эксперту цепочки связей.
«Странное» всегда сопряжено с изменением формы представления объекта. В
отличие от художника-творца, который, остранняя вещь, вырывает её из
автоматического восприятия и преследует цель обнаружить новые грани объекта
(пример В.Б. Шкловского из Толстого о понимании института собственности,
остраннёного лошадиным восприятием [Шкловский, 1983, с. 65-66]), технолог
дискурса, напротив, стремится смоделировать объект. Здесь необходимо
различать поэтику как выражение, экспрессию и репрессивную поэтику как
подавление [Соболев, 2008]. Технолог использует контекст, входящий в
бессознательное и сознательное субъекта в виде единой формы переживания
некоего опыта, и вводит в него другой объект, заменяя природу отношений
внутри исходного контекста. Первичный контекст узнается, но, вероятно, на
уровне архетипа, на уровне полубессознательного опыта переживания культурно
значимого эпизода.
Анализ примеров.
В последнее время появилось много работ, посвященных манипуляционному
потенциалу метафоры и её способности моделировать процесс интерпретации
(см., например, статьи [Алиева, 2012; Андрюхина, 2013; Чес, 2008).
Пониманию механизма воздействия метафоры необходимо уделить отдельную
статью, но на данном этапе можно сказать, что, по-видимому, ответ кроется в
том, что метафора определяет когницию абстрактных понятий [Lakoff, 1999]. А
абстрактные понятия, удалённые от непосредственного феноменологического
опыта субъекта, являются основой для образования симулякров.
Рассмотрим метафору, которая стала рубежом симуляции во Времени Культуры
«After 9/11»:
Tonight, we are a country awakened to danger and called to defend
freedom. Our grief has turned to anger and anger to resolution. Whether we
bring our enemies to justice or bring justice to our enemies, justice will
be done (G. W. Bush, Sept. 20, 2001).
С точки зрения культурной значимости метафору «America is awakened to
danger and called to defend freedom» можно назвать прецедентной. Она
категоризует ментальное пространство, придавая мыслительной операции ту
форму, которую дал еще Мартин Лютер.
Как известно, Мартин Лютер, став священником и посвятив свою жизнь Богу,
не мог разрешить назревший в нем духовный кризис. Несмотря на свою
религиозность, аскетические подвиги и умственные богословские занятия, он
чувствовал свою полную греховность и не ощущал себя достойным спасения.
Моментом решающей трансформации Лютера стало новое для него понимание
послания св. Павла к римлянам. «Я понял, – писал он, – что божественную
справедливость мы получаем последствием самой веры в Бога и благодаря ей,
тем самым милостивый Господь оправдывает нас последствием самой веры». При
этой мысли Лютер, по собственному признанию, почувствовал, что родился
вновь и чрез открытые врата вступил в рай [Бейнтон, 1996, с. 122].
Таким образом, согласно М. Лютеру, пробуждение человека к вере в милость
Бога открывает путь к спасению. В протестантизме эта мысль сопутствует
пониманию духовного пробуждения человека и его способности услышать Божий
призыв. Суть этой доктрины сводится к тому, что в один прекрасный момент
человек пробуждается и слышит призыв Господа заняться определенным земным
делом. В контексте высказывания Дж. Буша-мл. в форму этой мысленной
операции вводится иной вектор: человек пробуждается к пониманию опасности,
грозящей Америке и всем миру, и слышит призыв защищать свободу.
Важно остановиться на употреблении знака calling, представляющего собой
одну из главных опор протестантской этики и сформулированную в знаменитых
«Вюртембургских тезисах»: Бог призывает каждого человека к выполнению своей
земной миссии. По-немецки «призывать» – beruf; этот глагол, равно как и
существительное Beruf (профессия), изобрел Мартин Лютер. Создавая новое
слово Beruf, Лютер выражает новую идею. В отличие от уже существующих Werk
(дело) и Arbeit (работа) Beruf (профессия) – это божественное призвание.
Бог предназначает человека к определенному виду деятельности посредством
вложенного таланта или способности, а долг человека прилежно трудиться,
исполняя свое призвание. В глазах Бога нет труда благородного или
презренного, поэтому Божья благодать осуществляется не только в монашестве,
но и в мирской жизни на профессиональном поприще. Призывая человека к тому
или иному труду и даруя ему задатки и способности, Господь спрашивает
потом, хорошо ли он ими распорядился. Отсюда вводится ответственность за
исполнение услышанного призыва и прилежное исполнение своего
профессионального предназначения. В отличие от немецкого слова, обладающего
прозрачной внутренней формой, английское calling стало символом
протестантского вдохновения исключительно благодаря адекватной социально-
экономической практике. Анализу этого феномена уделил много внимания М.
Вебер в книге «Протестантская этика и дух капитализма» [Вебер, 1999, с. 43-
77].
Итак, интерпретанта знака calling связана с осознанием божественной
миссии призывать человека к действию; призывает Бог; важно быть преданным
божественному призванию. В условиях искренней веры форма исходного
контекста должна наполняться соответствующим содержанием, а в высказывании
Дж. Буша-мл. этот опыт переживания просто перебрасывают на новый
идеологический смысл.
Ещё одним возможным примером построения высказывания по образцу
остраннения прецедентного текста является следующая ритмизированная
конструкция:
From North Africa to Normandy, Iwo Jima to Inchon, from Khe Sanh to
Kuwait, your courage and service have made it possible for generations to
live in liberty (G. W. Bush, Aug. 31, 2006).
Формоообразующей основой продуцирования высказывания является текст песни
Вуди Гатри, которая считается альтернативным гимном США:
(Chorus):
This land is my land,
This land is your land,
From California to the New York Ireland,
From the Redwood forest
To the Gulf Stream waters
This land is made for you and me.
Остранняясь от исходного контекста мощного прецедентного феномена, но
сохраняя присущую ему ритмичную структуру и синтаксические операторы,
технолог эксплуатирует опыт переживания, соответствующий месту текста во
внутреннем времени ego. Прецедентные феномены являются полипредикативными
знаками, т.е. знаками, способными одновременно реализовывать несколько
свойств по отношению к объекту действительности. Если рассмотреть данный
прецедентный текст, то даже если мы сумеем приписать ему один ведущий
признак – например, патриотизм, другой интерпретатор, имеющий этот
прецедентный текст в своем внутреннем времени ego даст иной признак. Более
того, данный прецедентный текст может быть связан с бесчисленным
количеством прецедентных суждений и событий, поэтому трудно представить,
какое количество признаков он способен предицировать в высказываниях. Всё
это в целом способствует расширению целевой аудитории при манипуляции.
Ещё одним примером подобного рода будет другое высказывание Дж. Буша-мл.,
способ организации которого указывает на известную речь Мартина Лютера
Кинга «I have a dream»:
We see a day when people across the Middle East have governments that
honor their dignity, unleash their creativity, and count their votes. We
see a day when leaders across the Middle East reject terror and protect
freedom. We see a day when the nations of the Middle East are allies in the
cause of peace. The path to that day will be uphill and uneven, but we can
be confident of the outcome, because we know that the direction of history
leads toward freedom (G. W. Bush, Aug. 31, 2006).
Приведённое высказывание демонстрирует уже установленные закономерности:
1) остраннёный контекст действует как модель или рамка, на которую
переводится другой смысл; 2) высокий прагматический потенциал дискурса М.
Л. Кинга, архетипичность значений его дискурса для американской культуры,
условие искренности как самого Кинга, так и президента Америки Буша-мл. в
совокупности образуют максимально эффективный этос конструируемого
высказывания.
Заключая статью, уместно подчеркнуть, что возможность полномасштабного
манипулирования рождается тогда, когда минимизирован феноменологический
опыт индивида в познании действительности, основанный на физическом
взаимодействии с предметным миром через чувственное восприятие. В условиях
отсутствия у большинства американцев конкретного физического опыта борьбы
за свободу на территории других стран источником герменевтического
переживания становятся конструируемые высказывания. А когда эти
высказывания строятся по принципу манипуляционного остраннения,
эффективность воздействия возрастает.
Библиографический список
1. Алиева, Т.В. Оппозиция «свой – чужой» в англоязычной прессе
[Текст]: лексические средства выражения / Т.В. Алиева // Вестник
МГИМО-Университета. – 2012. – № 3. – С. 182-187.
2. Андрюхина, Т.В. Язык власти и власть языка [Текст]: политический
дискурс / Т.В. Андрюхина // Право и управление. XXI век. –
2013. – № 3. – С. 62-69.
3. Бейнтон, Р. «На сем стою». Жизнь Мартина Лютера [Текст] / Р.
Бейнтон. – М.: Источник Жизни, 1996. – 397 с.
4. Вебер, М. Протестантская этика и дух капитализма [Текст] / М.
Вебер // Избранные произведения: Пер. с нем. / Сост., общ. ред.
и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. – М.:
Прогресс, 1990. – (Социологич. мысль Запада). – С. 43-271.
5. Каплуненко, А. М. О технологической сущности манипуляции
сознанием и ее лингвистических признаках [Текст] / А. М.
Каплуненко // Аргументация vs манипуляция: Вестник ИГЛУ Сер.
Коммуникативистика и коммуникациология / отв. ред. проф. А. М.
Каплуненко. – Иркутск, 2007. – № 5. – С. 3-12.
6. Соболев Ю.В. Репрессивная поэтика как феномен культуры [Текст]:
автореф. дис. … канд. филос. наук: 09.00.13 / Ю.В. Соболев. –
Омск, 2008. – 22 с.
7. Чес, Н.А. Функционирование метафорических концептов в
политическом дискурсе [Текст] / Н.А. Чес // Вестник Московского
государственного лингвистического университета. – 2008. – Вып.
555. – С. 183-188.
8. Шкловский, В.Б. Тетива. О несходство сходного [Текст] / В.Б.
Шкловский. – М.: Художественная литература, 1974. – 563 с.
9. Шкловский, В.Б. О теории прозы [Текст] / В.Б. Шкловский. – М.:
Советский писатель, 1983. – 267 с.
Dijk, T.A.V. Discourse and manipulation [Text] / T.A.V. Dijk
// Discourse and society. – 2006. – Vol 17 (2). – P. 359-383.
10. Lakoff, G., Johnson, M. Philosophy in the flesh. The embodied
mind and its challenge to western thought [Text] / G. Lakoff, M.
Johnson. – NY: Basic books, 1999. – 624 p.
Сведения об авторе
Ульяна Викторовна Смирнова, к.ф.н., Евразийский лингвистический институт
МГЛУ, 664025 Россия, г. Иркутск, ул. Ленина, 8, докторант кафедры
переводоведения и межкультурной коммуникации, тел. +79135502722,
[email protected]
